Сутки в отделении на пасху это прелестно.

- У тебя есть маркер? Я свой забыла, - Инна была настроена довольно миролюбиво.
- Даже маркеры они нам не выделяют! Свой покупать приходится. И костюмы должны давать! Я слышала, они каждый месяц наши мерки отсылают. И куда по-твоему идут эти деньги, а? Если меня не переведут, я всех на уши поставлю. Я пойду со своими жалобами всюду, пусть так и знают. Представляешь, пятнадцать лет работать, и без категории! Эта сука мне не дает.
Она набрала эмоксипин в шприц, посмотрела мне в глаза пронзительно-мистическим взглядом и продолжила низким, таинственным тоном:
- Знаешь, что? Это проклятое отделение! Потому что все его проклинают, когда уходят, - она кивнула в подтверждение своих же слов, наблюдая за тем, впечатлилась я или нет. - И я прокляну, когда уйду! Рыба гниет с головы. Она думает, это просто так? Это шуточки? Чтоб они подавились теми деньгами, что на нас имеют!
- Христос воскрес.
- Воистину воскрес! - мило улыбнулась Инна заглянувшей в процедурный кабинет пациентке. - Суки поганые. Я что, не правду говорю? Только правду и говорю, и от этого всю жизнь страдаю!
Она немного перевела дух, надавив на поршень шприца, что предательски медленно продвигался вперед.
- Я все бьюсь, бьюсь, как лягушка, взбиваю это молоко. И где мое масло, когда уже будет масло? Я в банке с обезжиренным молоком! Говорю тебе! И догадайся, кто забрал мои сливки?
Тем временем, когда я была уже готова взорваться от сдерживаемого смеха, я вдруг поняла, что она вся в черных пятнах. А еще стол, пол, стена и холодильник. А в руках у нее, конечно, был мой перманентный маркер, которым она живо размахивала все это время.
Я подумала, что это самая незабываемая пасха в моей жизни. А потом мы еще час все это оттирали. Но ее костюм, купленный на свои кровные, было уже не спасти.